Как в Эстонии реформировали систему изоляции преступников
После распада СССР тюрьмы и колонии в Эстонии выглядели примерно так же, как и в других постсоветских странах: зоны и изоляторы, наркотики и взятки охранникам, воры в законе и «опущенные». Сейчас система изоляции преступников функционирует в стране принципиально по-другому: вместо колоний построили современные тюрьмы, в них работает другой и иначе подготовленный персонал, но главное – удалось сломать тюремную иерархию.
Какой была и как менялась эстонская тюрьма, как перевестись из камеры в открытую тюрьму, почему за решеткой больше русскоязычных эстонских граждан – обо всем этом рассказывают журналисты нового проекта Настоящего Времени «Что же получается».
«Криминальный университет». Какой была эстонская тюрьма после распада СССР
Тюрьма Мурру в Эстонии была открыта в 1938 году, незадолго до аннексии балтийских государств Советским Союзом. Здесь в карьере добывали плитняк и мрамор, используя заключенных в качестве дешевой рабочей силы. Уже в советское время, в 1960-е годы, был основан поселок Румму, в котором появилась вторая тюрьма. Мария проработала в ней семь лет старшей по тюремному блоку в «самое интересное время» – в 1990-е годы. Сейчас она водит по остаткам тюрьмы Мурру экскурсии.
«Начало 1990-х было одним из тяжелейших периодов, – рассказывает Мария. – Тогда же российские войска, [охранявшие тюрьмы], ушли из Эстонии. Предлагали работу людям с улицы. Приглашали в тюрьму, хорошую зарплату обещали. Из колхозов людей звали. Пьяница, не пьяница – все годились. Ну не было где сразу взять людей, которые были обучены именно для работы в тюрьме. Естественно, тут и драки, и убийства были. Вот этих криминальных группировок очень много было. И каждый же хотел к власти прийти».
О том, какие порядки царили в эстонских тюрьмах еще 25 лет назад, довольно красноречиво рассказывают эстонские газеты тех лет. «Драки – естественный атрибут тюремной жизни», – писала «Молодежь Эстонии» в 1999 году. А популярный в то время эстонский таблоид Sõnumileht взял интервью у заключенного, который рассказал о власти криминальных авторитетов в тюрьме Мурру, вымогательстве денег у новичков, сексуальном насилии и жестоком обращении с заключенными.
«Допустим, женщина приезжала на свиданку. Ее проводили в комнату, обыскали. Следом уже приводили заключенного. Открывается дверь – а на пороге чужой человек стоит, незнакомый. И женщина была вынуждена проводить все это время – одни, двое, трое суток – с этим чужим человеком. Так она оплачивала карточные долги мужа. А если бы она этого не сделала, больше не увидела бы его живым», – рассказывает Мария.
Она ведет экскурсию дальше, в рабочую зону, которую в тюрьме Мурру называли «Островом сокровищ». «Для заключенных не было ничего невозможного, – объясняет Мария смысл названия. – Если они что-то хотели – пожалуйста, через рабочую зону можно было все добыть. Абсолютно. Ну, кроме свободы, конечно. Если было чем заплатить. Платили сигаретами, деньгами, наркотиками, золотом. Когда-то был еще и чай». «Сокровища» бросали прямо через забор либо подкупали охранников: «Ну чего тут говорить? Среди тюремных работников тоже были такие, которые хотели побыстрее денег заработать. Заносили».
Профессор Джудит Пэллот из университета Хельсинки, которая руководит исследовательским проектом «Эхо Гулага», одним словом емко описывает то, что происходило в эстонских тюрьмах в 1990-е: «Беспредел».
«В исправительных колониях проиcходила полная перебалансировка геометрии власти – от администрации или, так сказать, от двоевластия администрации и заключенных – к заключенным», – объясняет Пэллот.
Константину Вайнула было 15 лет, когда он впервые попал за решетку. Посидел в старых эстонских тюрьмах, а в последний раз освобождался уже из новой.
«Я приехал на Батарейную тюрьму, увидел всю эту жестокость. Вот действительно – тюрьма. Даже запах, вот этот запах плесени, гнили, боли, вот этой крови очень меня испугал. Мне 15 лет, я захожу в камеру, там стена людей просто. И вижу: два мужика бьют одного, чтобы одежду у него забрать. Меня там избивали жесть как. И я ночью одного человека попросил, он мне ногу сломал, чтобы я мог уйти из этой камеры просто. У меня две миски такие алюминиевые были, «девятки» их называли, они 9-сантиметровой были высоты. И ногу поставил, он спрыгнул, кирзачи надел и спрыгнул со второго яруса. Я на больницу попал оттуда. Оттуда перешел в другую камеру, и уже полегче было», – вспоминает Константин.
Сандер Кукк – тоже в прошлом заключенный. «Я не верю, что отсюда можно выйти нормальным человеком на волю. Тут уже вот эта камера свою работу сделает, чтобы ты ненормальным вышел», – говорит он о бывшей Батарейной тюрьме в Таллинне, ныне превращенной в музей памяти. Через «Батарею» прошли десятки тысяч людей, репрессированных нацистскими и советскими властями, а потом ее использовали для заключенных по уголовным делам. Тюрьму закрыли в 2002 году.
«Мы называли это «шкаф», – Сандер во время экскурсии по «Батарее» показывает на бетонную клетку с металлическим потолком «в дырочку». – Я хамил тюремному работнику, меня закрыли сюда, я еще малолеткой был. И тут в двери был глазок. Мне пускали отсюда газ в лицо, а тут наверху есть маленькие дырки. Оттуда заливали ледяной водой меня, я чуть не отмерз из-за этого. И я слышал, что очень часто так издевались над людьми. Сюда просто заходили – сколько тут – 80 на 80 сантиметров? И ты тут часами стоял просто».
Тюремные понятия, касты – все это было неотъемлемой частью порядков в тюрьме Мурру, продолжает рассказ Мария. Заключенные даже жили отдельно, в зависимости от своего места в этой системе: «В жилой зоне эти блоки разделялись как бы пополам. Часть были это самая низшая ступень тюремной иерархии – «петушатники», то есть блоки «опущенных» на тюремном языке».
Криминальные авторитеты позволяли себе вольно обращаться с правилами исправительных учреждений: например, однажды организовали прямо в тюрьме концерт. Это случилось в 1999 году, когда заключенные объявили голодовку, протестуя против грубого обращения. Чтобы разрядить обстановку, в Мурру по приглашению «блатных» приехал сам Михаил Круг – известный исполнитель шансона.
Капеллан таллиннской тюрьмы Аллан Кролл вспоминает, как в первый раз проповедовал в лагере – это было летом 1997 года: «Я попал туда и вообще не понял, что происходит. Какие-то люди качали железо, на заднем плане звучала громкая музыка, какие-то люди играли в футбол и так далее. Я смотрел на все это и думал: в такой среде и атмосфере у человека нет никакой возможности побыть одному, подумать о своей собственной жизни и попытаться как-то ее изменить. Как кто-то сказал, это криминальный университет. Ты попадаешь в него как мелкий преступник – ты выходишь из него, имея все необходимые новые контакты и знания для дальнейшей криминальной карьеры».
«Заключенные говорили, что скучают по сообществу». Как зону превращали в современную тюрьму
Для того чтобы сломать эту систему, в Эстонии решили полностью отказаться от исправительных учреждений старого, лагерного типа. То есть закрыть все колонии и построить вместо них новые – спроектированные по камерному принципу. Идея была в том, чтобы сократить количество общих пространств, способствующих укреплению тюремной субкультуры, сделать тюрьмы более безопасными, одновременно улучшив бытовые условия заключенных. Интересно, что многим заключенным новые тюрьмы не понравились.
«В начале 1990-х, после коллапса Советского Союза, была создана комиссия, в которой были заключенные, правозащитники и западные советники, – рассказывает профессор Джудит Пэллот. – И довольно интересно, что заключенные, которые состояли в этой комиссии и присылали свои мнения о том, как сделать тюрьмы лучше, – никто из них не сказал, что давайте избавимся от общежитий. Речь шла о еде, здравоохранении, свете, отоплении, одежде. Так что импульс к этим изменениям исходил не от заключенных, не от людей, которые испытали на себе советскую систему, а от властей Эстонии, которым давали рекомендации Совет Европы и иностранные советники».
«Я сидел на старой тюрьме, еще лагерного типа, – говорит бывший заключенный Константин. – И когда переехал на новую, уже закрытую камерную, – да, конечно же, если взять по бытовым условиям, это, конечно, классно. У тебя душ есть, ты можешь пойти в течение дня в любое время в душ. У тебя кухня есть, ты можешь приготовить там, холодильники есть. Камеры двухместные, а не шести-, восьми- или 12-местные. Но единственное – ты ограничен, ты находишься вот этих квадратах и все».
Социолог Ольга Зевелева из Университета Хельсинки говорит, что некоторые опрошенные учеными бывшие заключенные не считали переход от зоны к системе камер положительным изменением:
— Бывшие заключенные рассказывали о том, что они очень скучают по такому сообществу, которое они могли поддерживать в тюрьме советской системы, где было больше общественных пространств. Они могли выходить на улицу. Очень много было рассказов про свежие овощи, которые они там сажали. Могли договариваться с местным населением о том, что им какой-то чернозем привозили, чтобы там лучше все росло. Они лучше питались, какой-то труд на улице. Обклеивали свои пространства обоями. Но, анализируя эти интервью, за словом «сообщество» мы можем услышать слова «тюремная субкультура», «насилие», «иерархия».
— Да, это не кружок вязания, очевидно.
— Иногда это мог быть кружок вязания, но часто – нет. Там было разное. Была, действительно, картошка и овощи – и была расчлененка. Это было максимально небезопасное место для любых стигматизированных групп.
«Больше всего жалоб мы получили от русскоязычных заключенных, а не от эстонцев. Русскоязычные в восточной части страны против камерной системы, – отмечает Джудит Пэллот. – Но смысл камеры, особенно одиночной, в том, что ты можешь чувствовать себя в безопасности ночью. У тебя нет постоянного страха, что кто-то придет и ударит тебя ножом в бок. Но заключенные жаловались на то, что находятся в камерах 23 часа в сутки. Идея [тюрьмы] камерного типа в том, что вы должны быть в камере только во время сна. Но заключенные говорят, что в некоторых эстонских тюрьмах это не так. Кроме того, они жаловались, что не могут выбрать, с кем они окажутся в камере, и им не нравится, когда соседом оказывается гомосексуал или педофил».
Сейчас в Эстонии три тюрьмы – все они современные, камерного типа. Во всех есть закрытый и открытый блоки. Об условиях в закрытом блоке Таллиннской тюрьмы рассказывает Райт Куузе из министерства юстиции:
«У нас двухместные камеры, и в зависимости от количества людей, которые находятся в тюрьме, в камере может жить один человек или максимум двое. Вот здесь туалет и душ – это отдельное помещение. Оно не может находиться в зоне прямой видимости, это важный момент для соблюдения прав заключенных. Людям ведь нужно личное пространство. У нас есть специальные камеры с видеонаблюдением, но только для очень ограниченного использования: например, если вы агрессивны, причиняете себе вред или что-то в этом роде. А в обычных камерах мы не можем установить видеонаблюдение. Сюда обычно ставят телевизор. Вы можете купить себе собственный телевизор, и вам нужно будет платить небольшие деньги за электричество».
В блоке есть место для хранения продуктов, холодильник, место для стирки вещей и даже комната, откуда можно выйти в интернет. «У заключенных есть право доступа к определенным сайтам. Например, к судебным базам данных, которые доступны в интернете. В принципе, все, что нужно, чтобы иметь возможность защищать свои права», – объясняет Райт Куузе.
Заключенные в закрытых блоках эстонских тюрем работают на производствах, которые расположены здесь же: в слесарных цехах, столярных мастерских. Производят мебель, банные печи, грили, камины, швейные изделия. У каждого заключенного есть свой личный счет. Часть зарплаты хранится для оплаты судебных издержек, часть откладывается на пособие по освобождению, а оставшиеся деньги заключенный может потратить в тюремном магазине.
Бывший заключенный Константин рассказывает об особенностях трудоустройства в тюрьме: «Чтобы устроиться на работу, ты сначала должен пройти такую процедуру – ты должен убирать коридоры, двери. Там тебе дают тряпку или швабру, ты подметаешь коридоры. Кто не хочет, отказывается, он тем самым себе все «зарубает»: как учебу, определенные какие-то курсы, так и работу. Это они так субкультуру ломают. Это уже годами идет. И довольно-таки удачно они это применили».
В тюрьме можно учиться, рассказывает охранник закрытого блока Алексей Бабаев: закончить школьное образование, получить специальность – например, стать оператором погрузчика, сантехником, плотником или сварщиком. «Если у вас не очень высокий уровень, и вы хотели бы изучать язык, национальный язык, мы дадим вам эту возможность, плюс мы еще будем за это платить, – продолжает Бабаев. – Сколько? 300 евро, если вы сдаете тест. Заключенные учатся шесть месяцев и в конце сдают официальный экзамен. У нас есть уровни Б1, Б2 и А2. Вам не надо работать, если вы три раза в неделю ходите на занятия по эстонскому языку».
«Ноль неформальных отношений». Как смена кадров сломала тюремную иерархию
Когда советские солдаты уехали из Эстонии, а многие опытные надзиратели нашли более выгодную работу в частных структурах, в стране пришлось с нуля выстроить систему обучения тюремных служащих. Охранники теперь проходят многомесячную подготовку, кроме них в тюрьмах работают инспекторы, социальные работники, психологи. По словам Райта Куузе, принципиальный момент – это безопасная обстановка. Охранники в Эстонии обучены и экипированы так, чтобы отреагировать на любой кризис, но правильно выстроенная коммуникация позволяет избегать лишних конфликтов.
Социолог Ольга Зевелева рассказывает, как обязательное требование для охранников знать эстонский язык помогло установить новые отношения с заключенными.
«В какой-то момент в двухтысячные годы надзиратели должны были сдать экзамен по эстонскому языку, чтобы продолжить свою работу в тюрьме. Также эстонский язык стал частью экзамена, чтобы вообще получить эту работу. Это таким непрямым образом привело к разрыву неформальных связей между администрацией и представителями субкультуры среди заключенных. Потому что субкультура была на русском языке.
В 90-е годы сложились достаточно тесные и серьезные неформальные связи. Это можно назвать коррупцией, когда власть воров или власть представителей субкультуры на разных уровнях поддерживалась администрацией, которая от этого тоже что-то получала. Иногда администрация просто подчинялась таким законам, – объясняет Зевелева. – Заключенные – хотя это не совсем среднестатистическая ситуация – говорили мне, что вот были русскоязычные мужики постарше, которые нас понимали, и с ними можно было договориться. Они, мол, нам давали таблетки, когда у нас болела голова. Конечно, это иногда не только про таблетки, но и про наркотики, про убийства, про выезд на шашлыки из тюрьмы, откуда ты как бы не должен выезжать. В общем, там разные были отношения. И этот же заключенный говорит: «А сейчас кто? Молодые эстонские парни, которым 20 с чем-то. Они приходят и мне говорят: «Я не знаю, кто ты. Я по бумажке, по инструкции тебя сажаю сюда, отвожу сюда, и мне все равно, какое место ты занимаешь в иерархии. Я с тобой поговорил по телефону через решетку. Ты напишешь мне бумагу, я тебе отвечу бумажным образом. У нас ноль неформальных отношений». Так что это вот такое обновление – языковое, институциональное, профессиональное, поколенческое».
Это и было одной из важнейших целей тюремной реформы в Эстонии, говорит ученая: отнять власть у «воров», представителей субкультур, и передать ее подготовленной администрации.
«Действительно, в плане власти воровской субкультуры над тем, как функционирует тюрьма, в каком-то повседневном смысле в Эстонии практически совсем нет. То есть повседневность регулируется формальной структурой тюремной администрации. Но более пассивные проявления этой субкультуры все еще есть на языковом уровне, на уровне стигматизации отдельных групп, например ЛГБТ», – отмечает Ольга Зевелева.
Открытая тюрьма и реабилитация зависимых
Общее количество заключенных в Эстонии за 10 лет сократилось примерно на 40 процентов. Сейчас в эстонских тюрьмах находятся около двух тысяч человек, и их число продолжает снижаться. Важную роль в этом процессe играет применение альтернативных заключению наказаний, а также система, которая помогает заключенным возвращаться к нормальной жизни после освобождения. Часть этой системы – открытая тюрьма. Она находится на полпути между закрытой тюрьмой и свободой, а выглядит практически как общежитие.
«Первый шаг – это закрытая тюрьма, затем открытая тюрьма, затем условное освобождение и пробация (испытательный срок), затем – обратно в общество», – говорит директор Таллиннской тюрьмы Ханнес Лийвак.
Заключенные могут ездить на работу за пределы тюрьмы, получать обычную зарплату. Большинство заключенных днем уезжают из тюрьмы и работают в разных компаниях. Зарабатывая во время отбывания срока и не тратя деньги на жилье и еду, они могут погасить штрафы или долги.
Жилые и общие комнаты в открытой тюрьме отличаются. У заключенного есть шкаф для одежды, можно открывать окно. На кухне – пользоваться плитой, ножами, духовкой.
Чтобы попасть в открытую тюрьму, заключенные должны соблюдать правила закрытой, пройти определенные программы и подать заявку. Когда освобождается место, они могут его получить. За нарушение правил можно вернуться в закрытую тюрьму.
Открытая тюрьма – это способ подготовить заключенного к освобождению, чтобы он не вернулся за решетку снова, говорит капеллан Таллиннской тюрьмы Аллан Кролл:
«Если вы не хотите, чтобы тюремная система удерживала их внутри как можно дольше, вы должны понимать, что рано или поздно они будут освобождены. И если их выпустят не через открытую тюрьму или условно-досрочное освобождение, по нашей статистике очень легко увидеть, что это худший из возможных путей. Когда речь идет о рецидивистах, большинство из них отсидели весь срок в закрытой системе».
Сегодня в Эстонии социальные работники, некоторые из которых и сами когда-то сидели в тюрьме, начинают помогать заключенным задолго до их освобождения и продолжают общаться с ними после него. Речь идет и о психологической поддержке, и о помощи в решении бытовых проблем.
«В 2015 году мы с помощью денег Европейского социального фонда начали проект, который предоставляет бывшим правонарушителям службу наставничества и помощь с жильем. Мы пытаемся помочь людям, когда они выходят из тюрьмы, найти работу и безопасное место жительства. Также помогаем им найти место в нашей социальной системе, помогаем общаться с различными государственными учреждениями. И, конечно же, помогаем со всем, что связано с зависимостями, долгами, семейными отношениями и так далее», – рассказывает Станислав Солодов, руководитель проекта отдела уголовной политики министерства юстиции Эстонии.
Цель таких программ – помочь заключенным освобождаться досрочно и тем самым снизить количество рецидивов. Сейчас, по словам Райта Куузе, около трети заключенных возвращаются в тюрьму в течение двух лет после освобождения.
Молодых заключенных становится меньше, отмечает Куузе: «Сейчас у нас в эстонской тюрьме только один человек моложе 18 лет». Государственная политика направлена на то, чтобы несовершеннолетние не попадали в тюрьму: работают реабилитационные центры, социальная помощь.
«У нас меньше молодых преступников, и это хорошо, но мы должны работать с теми, кто попал в криминальный круг, кто немного старше. Тюрьма постепенно становится социальным учреждением для пожилых», – говорит Станислав Солодов.
Эстонская уголовная политика ориентирована на альтернативные санкции и меры вместо длительных сроков лишения свободы. Важную роль в этом процессе играют реабилитационные центры. По сути, это такие же центры, как для людей с алкогольной и наркотической зависимостью, но взаимодействующие с министерством юстиции. Для некоторых заключенных наркотики и алкоголь – это едва ли не главные проблемы.
Один из таких центров – «Деревня надежды» (по-русски ее также называют «Поселок надежды») при пятидесятнической церкви. В нем люди с зависимостями, помимо занятий с психологами, учебы и групповых консультаций, трудятся на производстве, работают в автомастерской и даже в пожарной части.
«Когда здесь начинали строить «Деревню надежды», 500 местных жителей собрали подписи против этого, потому что думали, что здесь будет какая-то деревня наркоманов. Они очень боялись. Но в 2019 году «Деревня надежды» была названа лучшей организацией, вносящей вклад во внутреннюю безопасность уезда. Вот так мы можем вернуть обществу долг, – говорит исполнительный директор «Деревни надежды» Райман Кукк. – Зависимости очень сильно связаны с криминальным образом жизни, и многие люди, которые приезжают сюда, побывали в тюрьме. Мы много лет думали о том, как достучаться до людей, сидящих в тюрьме. С начала 2015 года у нас контракт с Министерством юстиции, и мы забираем сюда людей из тюрем – они могут быть с браслетами. Или вместо того, чтобы попасть в тюрьму, они попадают сюда, в «Деревню надежды». Мне самому пришлось сделать сложный выбор: провести четыре года в тюрьме или четыре месяца в «Деревне надежды». Я не хотел попасть в тюрьму, поэтому я приехал сюда. Это было моей мотивацией».
«Русскоговорящие население – это менее благополучное население». Тюрьма и социальное неравенство
Данные отчета тюремной службы министерства юстиции за 2022 год показывают, что среднестатистический заключенный в Эстонии – это 40-летний холостой мужчина со средним образованием. У него эстонское гражданство, а родной язык – русский.
«Русскоговорящее население – это менее благополучное население, чаще попадающее в тюрьму, передающее бедность, социальные проблемы и тюремный опыт через поколение. Очень много межпоколенческих проблем. Я общалась с заключенным, который сидел трижды, последний раз – в одной комнате со своим сыном. Это не такая уж нестандартная история. Это связано с типом миграции русскоязычного населения в Эстонию в советское время. В Эстонию мигрировало менее образованное население, которое говорило на русском языке, из других частей Советского Союза. Они приезжали на тяжелые работы на северо-восток страны», – говорит Ольга Зевелева.
«Более глобальный вопрос в том, за что и кого сажают в тюрьму, – продолжает ученая. – Та криминология, которая мне кажется самой прогрессивной, старается напомнить людям, что тюрьма – это не то место, где наказывают людей за то, что они сделали что-то плохое. Вот мы что-то совершили, нас наказали, мы отсидели, вышли. Но это не так. Тюрьма – это часть воспроизводства социального неравенства, инструмент регуляции и контроля над бедными слоями населения. Зачастую это замещение альтернативных инструментов, таких как социальная политика и социальные программы, которые могут поддержать этих людей иным образом и предотвратить их попадание в эту воронку, которая в конце концов приводит их в тюрьму».
По мнению профессора университета Хельсинки Джудит Пэллот, современные тюрьмы с новой архитектурой и подготовленным персоналом – это важно, но сокращение количества людей в них важнее:
«Я думаю, что тюрьма должна быть только для тех людей, которые несут настоящую угрозу обществу. Я думаю, Эстония действует наиболее успешно именно в разработке альтернатив тюремному заключению. Но в тюрьмах все еще есть некоторые проблемы – возможно, слишком много людей отправляют за решетку».